Глупо искать виновников, перетряхивать времена. Глупо искать виновников. Война виновата. Война. Что где-то, грузно ступая по злой, по чужой земле, молча шагает парень, родившийся в русском селе. Ни разу он не был ранен, но в темном разгуле войны он — восьмилетний — украден был у своей страны. Украденный у Артека, украденный у земли, у каждого человека, у каждой новой зари, у первых весенних салютов, у мужества своего. Украденный у институтов, которые ждали его. От будущего отрешенный, за дальние дали отброшенный, изломанный, перемещенный почти на полвека — в прошлое. Туда, где сурово и сипло раскатываются гудки, туда, где у власти — Зимний, где в тюрьмах — большевики. Туда, где с колен подняться труднее, чем встать из гроба. Туда, где хруст ассигнаций громче любого грома! Оттуда задаром не вырвешься. Задаром туда не ворвешься... Как он там? Пообвыкся? Как ему в прошлом живется? Что ему, темному, вдалбливают, вколачивают в башку? Чем его там задабривают? За что швыряют деньгу? В какие одежды он рядится? Верит каким богам? С какими дружками шляется ночью по бардакам? Какими он бродит Мюнхенами? На чем он срывает злость? Какими казнится муками?.. А может, без мук обошлось?! А может, — напрочь запроданный, — в качающихся вечерах, узнать не успевший родины, скрывая дремучий страх, пытаясь казаться сильным, себе самому грубя, кричит он: "Россия! Россия!! Я проклинаю тебя!..” И плачет. И смотрит зверем. И снова боится всего... А я все равно не верю этим словам его. Я вижу, как на рассвете — чужой, дождливой зимой — по очень крутой планете шагает ровесник мой. Измотанный, ожесточенный, сквозь время и города шагает перемещенный в ничто, в пустоту, в никуда. Горестные и ясные он поднимает глаза... Из прошлого в настоящее самолетом — четыре часа.
