Глупо

искать виновников,

перетряхивать

времена.

Глупо

искать виновников.

Война виновата.

Война.

Что где-то,

грузно ступая

по злой,

по чужой земле,

молча

шагает парень,

родившийся в русском

селе.

Ни разу он не был ранен,

но в темном разгуле

войны

он —

восьмилетний —

украден

был у своей страны.

Украденный

у Артека,

украденный

у земли,

у каждого человека,

у каждой новой

зари,

у первых весенних салютов,

у мужества

своего.

Украденный

у институтов,

которые ждали

его.

От будущего отрешенный,

за дальние дали

отброшенный,

изломанный,

перемещенный

почти на полвека —

в прошлое.

Туда,

где сурово и сипло

раскатываются гудки,

туда, где у власти —

Зимний,

где в тюрьмах —

Туда, где с колен подняться

труднее,

чем встать из гроба.

Туда,

где хруст

ассигнаций

громче

любого грома!

Оттуда задаром

не вырвешься.

Задаром

туда не ворвешься...

Как он там?

Пообвыкся?

Как ему в прошлом

живется?

Что ему,

темному,

вдалбливают,

вколачивают в башку?

Чем его там

задабривают?

За что

швыряют деньгу?

В какие одежды он рядится?

Верит

каким богам?

С какими дружками

шляется

ночью

по бардакам?

Какими он бродит

Мюнхенами?

На чем он срывает

злость?

Какими

казнится

А может, без мук

обошлось?!

А может, —

напрочь запроданный, —

в качающихся вечерах,

узнать не успевший

родины,

скрывая дремучий страх,

пытаясь казаться

сильным,

себе самому

грубя,

кричит он:

“Россия! Россия!!

Я проклинаю

тебя!..”

И плачет.

И смотрит зверем.

И снова

боится всего...

А я все равно

не верю

этим словам

его.

Я вижу, как на рассвете —

чужой,

дождливой зимой —

по очень крутой

планете

шагает

ровесник мой.

Измотанный,

ожесточенный,

сквозь время

и города

шагает

перемещенный

в ничто,

в пустоту,

в никуда.

Горестные и ясные

он поднимает

глаза...

Из прошлого

в настоящее

самолетом —

четыре часа.